Любопытно и такое высказывание И.В.Сталина: «Всем известно требование либералов о всеобщем обязательном обучении. Коммунисты на окраинах не могут быть правее либералов, должны провести там всеобщее образование, если хотят ликвидировать всеобщую темноту, если хотят духовно сблизить центр и окраины России. Но для этого необходимо развить местную национальную школу». Здесь проскальзывает признание того, что национально-языковая программа большевиков не сильно отличалась от программы либералов.
Но есть у наркома по делам национальностей и совершенно явный прагматический подход: «Для того, чтобы Советская власть стала и для инонационального крестьянства родной, необходимо, чтобы она была понятна для него, чтобы функционировала на родном языке, чтобы школы и органы власти строились из людей местных, знающих язык, нравы, обычаи, быт. Только тогда, и только постольку Советская власть, являвшаяся до последнего времени властью русской, станет властью не только русской, но и интернациональной, родной для крестьян и средних слоев ранее угнетенных национальностей, когда учреждения и органы власти в республиках этих стран заговорят и заработают на родном языке».
В отличие от альтруистической, просветительской позиции ряда интеллигентов, принявших в те годы новую власть и старавшихся поднимать культуру отсталых народов, здесь четко говорится о том, что развитие национальных культур – не цель, а средство для распространения новой идеологии и более эффективного осуществления государственной политики.
Таким образом, существовала достаточно четкая и целенаправленная политика, соответствовавшая господствующему общественному сознанию тех лет. Среди русских революционных партий лишь большевики имели программу действий по отношению к меньшинствам.
Причины выработки такой политики были многообразны. Во-первых, данная политика представляла собой реакцию на противоположную политику царского правительства, вызывавшую протест далеко не у одних большевиков. Во-вторых, она естественно вытекала из распространившихся тогда в стране представлений о необходимости строительства на рациональных началах качественно нового общества, учитывавшего интересы простых людей. В-третьих, она отвечала массовым ожиданиям мировой революции, в связи с чем всякие государственные рамки рассматривались как временные, и вопрос о государственном языке казался неактуальным. В-четвертых, она совпадала с умонастроениями демократической интеллигенции малых народов России, а годы революции и гражданской войны стали периодом активного роста национального самоосознания самых разных народов. В-пятых, функции ряда языков значительно расширились в период кратковременного существования националистических правительств:
Центральной Рады и Петлюры на Украине, меньшевиков в Грузии, дашнаков в Армении, алашординцев в Казахстане и т.д., и это расширение нельзя было игнорировать. В-шестых, такая политика соотносилась с процессами, одновременно происходившими во многих странах – от Финляндии до Турции, где ускоренно развивались ранее ограниченные по сферам использования языки. Наконец, в-седьмых, для нее были и некоторые объективные основания: надо учитывать и регионализацию, ослабление общегосударственных связей в годы гражданской войны и последующей разрухи; эти явления временно делали менее значимыми проблемы единого языка общения во всей стране, но усиливали позиции региональных языков. Хотя политика развития языков меньшинств поддерживалась центром, но в первые годы после революции, вплоть до второй половины 20-х гг. основная работа шла на основе местных инициатив и не было какой-то скоординированной политики во многом из-за трудности сношений с Москвой.
Провозглашенные лозунги иногда по разным причинам поддерживала значительная часть населения. Их поддерживали те, кто были увлечены задачей построения нового общества. Союзниками коммунистов в этот период были и представители национальной нерусской интеллигенции, еще до революции боровшиеся за развитие своих языков. Часть из них сразу приняла революцию. Другая часть принимала активное участие в националистических движениях 1917–1921 гг.
Лозунги развития всех народов и всех языков одобряла также и демократически настроенная русская интеллигенция независимо от ее отношения к советской власти. Показательны два высказывания: одно исходило от эмигранта, другое – от интеллигента, оставшегося в СССР, но не принявшего новую систему ценностей. Выдающийся лингвист и теоретик евразийства Н.С.Трубецкой, живший в Вене, отвергая в целом коммунистические идеи, тем не менее писал в 1925 г.: «Во внутренней политике следует отметить отказ от русификаторства, органически чуждого исторической стихии России... Признание национальных прав всех народов, входящих в состав России-Евразии, предоставление каждому из них самой широкой автономии при сохранении единства государственного целого вполне соответствует правильному взгляду на историческую сущность русской государственности». Другой крупный отечественный лингвист Н.Н Дурново, арестованный в 1933 г. и расстрелянный в 1937 г., в предельно искренних показаниях, написанных в 1934 г. в Соловецких лагерях, заявлял: «Я не отрицаю своего несогласия с идеей коммунизма и с тактикой Советской власти» и даже взгляды Н.С.Трубецкого отвергал, считая их слишком похожими на большевистские. Но в то же время он признавал: «Уважая права каждой нации, каждой народности, я всегда был против подавления одной национальности другой, против той русификации и германизации, какая проводилась императорскими правительствами в России, Германии и отчасти Австрии, или полонизации в теперешней Польше, чехизации и словакизации в Чехословакии и сербизации в Югославии, и я находил, по крайней мере, до 1930 г., что национальный вопрос в СССР разрешен в общих чертах верно».
Национально-языковая политика в СССР в 20-е гг. была попыткой воплощения в жизнь идеалов, разделявшихся и такими умеренными демократами, как Н.Н. Дурново, когда-то симпатизировавший октябристам. И не случайно, что в ее научном обеспечении приняли участие лучшие отечественные лингвисты, воспитанные в традициях просветительства. Прямое сопротивление этой политике было сравнительно невелико. Считавшийся тогда главным злом «великодержавный шовинизм» мало кто решался открыто поддерживать. Больше всего, пожалуй, противодействовало ей мусульманское духовенство. Кое-где на Северном Кавказе первых учителей родного языка расстреливали вместе с их букварями.
Однако прежде всего новой лингвистической политике противостояли не столько люди, сколько два объективных фактора: недостаточное развитие многих языков и потребность взаимопонимания. Первый фактор вполне осознавался, и с ним пытались бороться, второй же зачастую просто не учитывался, о чем мы еще будем говорить.
Лишь немногие из языков народов СССР в 20-е гг. имели разработанную литературную норму и письменность. До революции на территории России (без Польши и Финляндии) литературную норму имело 13 языков, а письменность – 19. С этим был связан и крайне низкий уровень грамотности среди многих народов, сохранявшийся и ко времени первой советской переписи 1926 г. Например, среди черкесов в 1897 г. русской грамотой владели 1,7%, арабской около 6%, а в 1926 г. эти цифры не увеличились. В 1926 г. грамотность населения от 9 лет и старше составляла в Таджикистане 3,7%, Узбекистане 10,6%, Туркмении 12,5%, Киргизии 15,1%, Казахстане 22,8%, Азербайджане 25,2%. Бесписьменные и ненормированные языки нельзя было использовать ни в делопроизводстве, ни в массовой коммуникации, ни в других культурных сферах. В Дагестане в 20-е гг. производились попытки организовать аппарат управления на основе устного использования рутульского, агульского и других бесписьменных языков, но конечно, такие опыты успешными быть не могли. Прежде чем производить, как тогда говорили, «коренизацию» делопроизводства или прессы, надо было подготовить для этого языковую основу. Другая проблема, тесно связанная с предыдущей, заключалась в отсутствии или крайне малом количестве хотя бы минимально квалифицированных национальных кадров. Прежде чем открывать национальные школы, надо было иметь для них штат учителей, а их не было.
«Коренизация» шла с разной скоростью. Благополучнее всего дело обстояло в Грузии и Армении и труднее всего в Туркестане (Средней Азии). И это не удивительно. В Грузии и Армении в пользу «коренизации» работали три важнейших фактора: сравнительная этническая однородность населения (особенно в Армении), развитое национальное самосознание и достаточно высокий уровень развития языков.
В Средней Азии ни один из этих факторов не работал. Здесь почти не было четких этнических и языковых границ (исключение составляли лишь туркмены), а национальное самосознание за пределами узкой группы европеизированной интеллигенции не было выражено.
Сходная ситуация наблюдалась и в Сибири, на Дальнем Востоке, Европейском Севере, отчасти в Поволжье и на Урале, где лишь татарский язык обладал до революции развитой письменной традицией. Особая ситуация была на Украине и в Белоруссии, где при достаточно высоком уровне развития языков само их право на существование не все принимали. Нередко от того или иного варианта языковой политики зависела сама судьба этноса. Например, у хакасов не существовало до 20-х гг. ни этнического, ни языкового единства (само общее название «хакасы» предложил этнограф С.А. Теплоухов уже в советское время), но создание общей языковой нормы сделало их единым народом. Примерно та же ситуация сложилась с бурятами.
Для развития языков нужна была целенаправленная деятельность, получившая название языкового строительства. Развернулась работа, масштабы которой не имели прецедентов в мире. Как уже говорилось, языковое строительство поначалу шло в каждой из республик и автономий самостоятельно, на основе местных инициатив. Это вело к разнобою, дублированию работы и неравномерному ее развитию. После окончания гражданской войны и преодоления разрухи встал вопрос о едином координирующем органе с широкими полномочиями. В 1925 г. в Баку был основан Всесоюзный центральный комитет нового алфавита (ВЦКНА); во главе его встал видный азербайджанский коммунист, председатель ЦИК Азербайджана Самед Ага Агамали-оглы. Поначалу ВЦКНА был создан для разработки единого тюркского алфавита (см. ниже), но скоро его деятельность вышла за пределы тюркских языков, и комитет стал центром работ по языковому строительству в стране. В 1930 г. после смерти С.А. Агамали-оглы комитет был переведен в Москву. До 1937 г. в нем была сосредоточена деятельность по созданию алфавитов и литературных языков для большинства народов СССР; лишь работа по языкам народов Севера, в основном сосредоточенная в Ленинграде, имела особый орган, Комитет народов Севера.
Масштабная работа по языковому строительству была частью общей национально-культурной политики в стране. Хотя тогда эта политика формулировалась в иных терминах, но объективно ее сутью была ускоренная европеизация народов СССР. Равноправие и свободное развитие языков и культур ни в коем случае не понимались как предоставление права жить так, как тот или иной народ жил до присоединения к России. «Отсталыми», «реакционными» и подлежащими ликвидации считались как исконные культуры народов СССР (кочевые, шаманские и т.д.), так и привнесенные извне, но уже ставшие своими для многих народов мусульманская и ламаистская культуры. В области языковой политики прогрессивным считалось (опять-таки по образцу стран Европы) развитие литературных языков на основе бытовых диалектов, но отношение к старописьменным языкам и традиционным арабской и монгольской письменностям было (после некоторых колебаний до середины 20-х гг.) резко отрицательным. Речь шла о скорейшем приведении народов СССР в то состояние, в котором жили к началу XX в. народы развитых, в первую очередь европейских стран, где господствовали светская культура и национальные языки. Конечно, одной из важнейших задач всегда считалось освоение новой, марксистской идеологии на материнском языке; выше уже приводились высказывания И.В.Сталина об этом. Но нельзя все сводить лишь к этой задаче, что иногда сейчас делают. На языки народов СССР переводили не только политграмоту, но и русскую и западную классику. Каждый гражданин СССР должен был на материнском языке овладеть высотами мировой культуры. Реально наиболее значительной ее частью оказывалась русская культура, но в те годы принципиальной разницы между русской и зарубежной культурой не делалось, господствующей идеологией оставался интернационализм. Но на деле под мировой культурой понималась исключительно светская культура России и Запада, другие культуры или слишком мало знали, или считали «реакционными».
Всю эту политику и языковое строительство как ее составную часть мы привыкли оценивать слишком однозначно: либо только положительно, либо только отрицательно. Но как это и бывает обычно в сложных процессах, можно выделить и плюсы и минусы. Например, проблема создания новых литературных языков. Безусловно, старописьменные языки вроде чагатайского, классического фарси или старомонгольского не могли быть совместимы с процессами модернизации, как не могли быть с ней совместимы латынь в Западной Европе с XVII–XVIII вв. или старописьменный японский в XX в. Весьма сомнительна идея о том, что в целях модернизации в Средней Азии следовало ориентироваться на языки традиционной культуры, а не на «диалекты полуграмотных крестьян». В те же годы при решении сходных задач в Турции также «очищали» язык от арабизмов и использовали диалектную лексику. Но полный отказ от многих уже привычных слов арабского или персидского происхождения оказался непродуктивным, многих нужных культурных слов просто не хватало. Этот недостаток пришлось в языках Средней Азии восполнять за счет русизмов, а впоследствии и за счет тех же самых арабизмов и иранизмов.
Прошедшие советские десятилетия для народов бывшего СССР характеризуются подъемом образования, культуры, науки, освоением многих достижений современной цивилизации. Не пройдет бесследно и накопленный огромный опыт сотрудничества республик, областей, краев и народов. В то же время советские годы ознаменовались аккультурацией, т.е. более или менее заметной утратой народами собственной этничности и «модернизацией» образа их жизни на основе современной российской (русской) культуры. Этот двойственный процесс, в анализе которого мы должны быть максимально внимательными, был, с одной стороны, в какой-то степени естественным, так как развивался в духе общих тенденций XX века. Ведь аналогичные процессы развернулись во всем мире. С другой стороны, в СССР он был жестко и насильственно форсирован, уложен в 3–4 десятилетия во имя политического и идеологического «единства» народов от Балтийского моря до Тихого океана.
В декабре 1991 г. не стало СССР. Вместо него на картах мира появились пятнадцать новых государств. Для этих государств начался так называемый постсоветский период развития, пока не закончившийся. Много еще не определилось, будущее большинства новых государств весьма неясно. Однако некоторые предварительные итоги подводить уже можно, в том числе в языковой области.
Раньше развитие языковой ситуации при частных различиях имело в СССР единую направленность во всех республиках и регионах. Теперь пути России, с одной стороны, и четырнадцати других государств принципиально разошлись. И дело даже не в том, что «языковой вопрос в России не является столь острым, как в странах СНГ». В целом это действительно так, но в ряде районов возможны весьма острые конфликты. Главное в том, что в отличие от других новых государств в России при коренном изменении общественного строя национально-языковая ситуация осталась той же, что была в СССР. Как и в СССР, здесь преобладающий этнос – русские и единственный язык, способный обеспечивать потребность взаимопонимания в масштабах государства – русский язык. Если и есть какие-то различия, то лишь в сторону повышения функциональной роли русского языка. Нерусское население составляет здесь не около половины всех жителей, как было в СССР, а примерно 18,5% (данные по РСФСР 1989 г.). Реально процент нерусскоязычного населения еще ниже.
Поэтому при любой власти, любой государственной политике роль русского языка не может здесь существенно понизиться по сравнению с советским временем. Снижение, и то лишь на какой-то части российской территории может произойти лишь при новой перекройке границ. Кроме того, наиболее развитые и устойчиво функционировавшие языки народов СССР вроде грузинского, армянского, эстонского оказались в основном вне территории России, а большинство языков российских меньшинств к 1991 г. не дотягивали до уровня региональных. В то же время швейцарский вариант здесь нереален уже хотя бы из-за большого количества языков. По-прежнему трудно себе представить ситуацию, в которой татарин с осетином или даже с марийцем общался бы на каком-нибудь языке кроме русского. А общаться в едином государстве им приходится.
Тем не менее, процессы, начавшиеся в годы перестройки, продолжались и после распада СССР. Во многих регионах принимаются меры по расширению функций языков меньшинств, по повышению их формального и фактического статуса. Процессы эти весьма неравномерны, и зачастую декларации лидеров национальной интеллигенции не соответствуют реальным изменениям.
В самом начале рассматриваемого периода, 25 октября 1991 г. Б.Н.Ельцин, наконец, подписал «Закон о языках народов РСФСР», в тот же день Верховный Совет РСФСР принял постановление о введении в действие данного закона и «Декларацию о языках народов России». Закон продолжает действовать до сих пор. Отметим, что в заключенном несколько позже Федеративном договоре вполне в советских традициях о языковых проблемах не сказано ни разу и даже не оговорено, в чьем ведении они находятся. То ли они причисляются к туманно упомянутым «общим вопросам образования, культуры», находящимся в совместном ведении центра и местных органов, то ли они целиком отдаются местным властям.
В целом Закон о языках более или менее объективно отразил реальную языковую ситуацию в стране: во «Вводной части» сказано: «На территории Российской Федерации с ее многонациональным населением традиционно сложившейся нормой языкового сосуществования является двуязычие и многоязычие... Государство на всей территории РСФСР способствует развитию национальных языков, двуязычия и многоязычия». Закон в статье 3 закрепил русский язык в качестве государственного на всей территории России; статус же прочих языков оставлен на усмотрение республик в составе Российской Федерации, которые, в частности, имеют право объявлять государственными те или иные языки помимо русского (здесь закон легализовал ситуацию, уже явочным путем сложившуюся в ряде республик). В законе закреплены сферы, в которых обязательно использование русского языка: работа высших законодательных органов страны, подготовка проектов законов, официальное делопроизводство на всероссийском уровне, официальная переписка между республиками в составе России, судопроизводство в Верховном, Конституционном и других общероссийских судах, передачи всероссийского телевидения и радиовещания; деятельность зарубежных представительств (наряду с иностранными языками). При этом предусматривается право любого гражданина независимо от знания им русского языка обращаться в любой государственный орган и выступать в нем на своем языке с предоставлением переводчика; ответы на любой запрос в государственные органы должны делаться на том языке, на котором запрос сделан (введение в действие пунктов о предоставлении переводчиков и об ответах на запросы было в зависимости от типов ситуаций отсрочено до 1992–1995 гг.; о последующем комплектовании штатов переводчиков в московских учреждениях нам ничего не известно). Всякое иное использование тех или иных языков законом не регулируется и предоставляется для регламентации органам власти республик в составе России. В статье 9 законодательно закреплено существовавшее с 1958 г. право родителями выбора языка обучения для своих детей. Особо закреплены права малых языков.
Страницы: 1, 2, 3