Если древнерусское детиньц "укрепление, оплот", "внутренняя крепость" действительно имеет отношение к слову дитя, детя, то се­мантическая мотивация здесь должна быть иная, хотя она и не до кон­ца ясна.

А.Г. Преображенский пытался истолковать слово как "место, где находится гарнизон" и указывал на клишированное выражение дети боярские "служилые люди" (Преображенский А.Г. Этимологический словарь русского языка. М.-Л., 1949. Т. 1).

Александр Брюкнер и вслед за ним Макс Фасмер, по-видимому, не нашедшие более удачных альтернатив, объясняли устройство слова детинец тем, что во внутренней крепости укрывали не принимавших участия в обороне города несовершеннолетних детей [12,92]. М. Фасмер. Этимологический словарь русского языка. М., 1964-1973. Т. I). Веро­ятно, это же назначение внутренней части городского укрепления имеет в виду Франтишек Славский, толкуя древнерусское детинец как "место для детей" [15,71]

Не будучи удовлетворенной подобными решениями из-за их натя­нутости, Ж.Ж. Варбот предложила видеть в слове детинец производ­ное от глагола дети "строить, основывать" с первоначальной мотиви­ровкой "устроенное (укрепленное) поселение"[2,25] (Варбот Ж.Ж. Детинец // Русская речь. 1977. № 1). О.Н. Трубачев в "В словаре древнеславянского языка" эту версию упоминает в контексте идеи о воз­можной контаминации производного от прилагательного детин "дет­ский", каковым определено существительное детинец, с производны­ми от глагола дети "строить, создавать" (Этимологический словарь славянских языков. М., 1974 [далее: ЭССЯ]. Вып. 5). Таким образом, как видим, точка зрения Ж.Ж. Варбот в целом О.Н. Трубачевым все же отклоняется, а связь с понятием "детский" и отнесенность слова детинец "кремль" к гнезду праслав. *с1е1- "дитя, дети, детский" прини­мается как вполне установленная, хотя подробности семантической мотивированности так и оставлены непроясненными.

Решению этимологической (или, если угодно, просто семантико-мотивационной) задачи, задаваемой словом детинец "внутренняя кре­пость, кремль", может способствовать внимательный взгляд на иные смыслы, которые передаются этой и близкими к ней формами.

У восточнославянских слов с корнем дет- (детёнок, детёныш, детыш, детуш, детка и др.) отмечаются значения "не­большой сруб или ящик на дне колодца (для предохранения от засы­пания водяной жилы землею или наполненный углем с песком для очистки воды)"; "(центральная) часть плетеной ловушки для рыбы в виде забора из жердочек"; "деталь рыболовного снаряда, вставляемая внутрь"; "внутренняя конусообразная часть рыболовной верши" и под. (Словарь древнерусского языка. Л., 1965)

Весьма примечательным следует счесть то обстоятельство, что значения тождественные, подобные или построенные на той же общей идее, отмечаются у некоторых словообразовательных продолже­ний корня *та1(ег)-: материк "сруб дома"; матёрье "внутренность храма или вообще какого-либо большого здания"; матица, матка "несущая балка (кровли и пола)", "киль судна", "матня; центральная часть невода", "рыболовный снаряд; верша", "конусообразная плетенка рыболовного снаряда морды" и проч., а да­лее русское слово на территории Удмуртии матер и к "часть пруда, где протекают воды питающей его реки или подземного источника", "русло", "стержень, фарватер реки", "кряж", "густой, дремучий лес; крупнолесье [то есть "срединная, основная часть леса"]" (словарь).

Сказанное дает основание для предположения о том, что в слове де­тинец нужно усматривать аналог слову матка, матица "база, основа, осевая, центральная или главная часть; основание, причина, корень, ис­точник множеством частных реализаций этой общей и широкой се­мантики, включая анатомические ("внутренний орган женского тела, в котором развивается плод"): внутреннюю крепость или кремль должно рассматривать как корень, центр, метрополию  в противоположность периферии - внешней крепости {острогу) и, далее, некрепостной застройке {посадам).

Итак, первоначально древнерусское детиньц, восходя к праславянскому "(анатом.) матка" (иначе говоря, "детское место"), представляет со­бою метафору, которая, отталкиваясь от широкой идеи "основы, ба­зы, ц е н т р а, истока, н а ч а л", сводит ее к градостроительному и  градооборонительному понятию "внутренняя крепость, кремль (как пространственный центр и историческое начало города)".

В изменениях значений славянизмов отражаются многие идеи и образы, свойственные христианской фило­софской литературе. Так, представление о ничтожности, смертности материального и величии, бессмертии ду­ховного отразилось в истории слова прахъ, заимствован­ного из старославянского языка. Первоначально старо­славянское прахъ, как и русское порохъ, означало любое сыпучее вещество (пыль, пепел и т. п.). Однако для церковно-книжных памятников было типично употребление слова прахъ по отношению к останкам человека, напри­мер: «приникахомъ бо и къ гробу всегда... что убо тамо видьхомъ бра(т)е... не попелъ [т.е. пепел] ли и прах» («Огласительные поучения Феодора Студита»). Иные употребления слова (в значениях «пыль», «порошок») постепенно уступают место этому наиболее типичному употреблению (ср. «мир его праху» и т. п.). Русское по­рохъ употреблялось в иных жанрах (его фиксации в церковно-книжных памятниках единичны), называя чаще все­го пыль, а также порошок (обычно лекарственный). С XVII в. в деловой письменности это слово стало упот­ребляться преимущественно для называния сыпучей взрывчатой смеси, передав свои первичные значения другим словам (пыль, порошок).

И слово предать, и слово прах получили свои новые значения сходным путем — путем так называемого се­мантического «заражения» (французское). Этот образный   термин   введен   французским   ученым М. Бреалем (84, стр. 206). Явление семантического «зара­жения» состоит в том, что постоянное, типизированное употребление слова для изображения одной и той же си­туации, в одном и том же словесном окружении (контек­сте) приводит к тому, что другие, более редкие употреб­ления становятся невозможными. Слово получает в язы­ке то значение, которое оно раньше выражало совместно с другими словами контекста. Оно получает значение этого контекста, «заражается» значением от контекста.

Путем семантического «заражения» изменяли свои значения многие славянизмы. Это очень важный процесс в истории литературного языка. Мы рассмотрим его под­робнее на примерах еще трех славянизмов. Речь пойдет о глаголах с приставкой про-: превзойти, превознести и преставиться.

В истории этих слов очень много общего. Все они первоначально означали перемещение в пространстве:

превъзити — «высоко взойти», превъзнести — «высоко вознести», преставитися — «переместиться».

Глагол превъзити употреблялся обычно для передачи древнегреческого глагола бяерронусо — «I) переходить, переступать, пересекать; 2) превосходить, превышать». Прямое (первое) значение этого греческого слова слага-лось из значений его частей: приставка пер- соответст­вует старославянской приставке пре-, а глагол оз­начает «шагать, ходить, восходить, подниматься». На основе прямого возникло переносное значение грече­ского глагола «перегнать кого-либо в чем-либо, превзой­ти». Славянский глагол превъзити (превъсходити) соот­ветствует как структуре греческого глагола, так и его значениям: в старославянских памятниках и в церковно-книжных памятниках, возникших на Руси, он употреб­лялся в двух значениях: «I) перейти, переходить, 2) пре­взойти, превосходить». Употребления в прямом значении были чрезвычайно редки: в большом количестве памят­ников можно найти лишь два-три случая такого упот­ребления; например, «Не можеть о(т)нудь пр-Ьвъзити на вышьнее ноо]» («Ефремовская кормчая», XII в.). Сравните употребление этого гла­гола в Псалтыри (Не. 37, 5), часто цитируемой древнерус­скими авторами: «моихъ грЬховъ множьство превзидоша главу мою [моих грехов множество превысило голову мою]» («Ярославский сборник», XIII в.). Абсолютно преобладало употребление глагола превъзити для обо­значения превосходства в чем-либо, например: «превзити вс-ь(х) добродЪтелию [превзойти всех добродетелью]» («Киево-Печерский патерик»); «злоба ихъ превзиде содому и гомору» («Палея», список 1406 г.).

Глагол превознести (превозносить) употреблялся для перевода греческого глагола— «высоко воз­носить». В буквальном смысле — «высоко поднять» — он употреблялся крайне редко, например: «СЬдъ же убо царь на престол высоць же и превъзнесенъ [Сел царь на престоле высоком и высоко вознесен­ном]» («Житие Варлаама и Иоасафа»). Обычным было переносное употребление глагола — «высоко вознести на словах, в мыслях; восхвалить», например: «Възвелича тя сама цесарица мати господня и превъзнесе [Возвели­чила тебя сама царица мать божья и восхвалила (превоз­несла)]» («Киево-Печерский патерик»). Впоследствии наиболее частое применение слова превратилось в его единственное значение.

Глагол преставитися, образованный от глагола преставити присоединением возвратного местоимения ся— «себя», означал первоначально «переместиться с одного места на другое, переставить себя». Однако чаще всего глагол преставитися употреблялся для обо­значения лишь одного перемещения — «из этого мира в мир иной». В памятниках он постоянно использовался в таких сочетаниях: преставитися — отъ свъта, отъ жития, к богу, въ вЬчъную жизнь, в бесконечную жизнь, на истинъныи животъ («на истинную жизнь»), отъ временъныхъ на въчныя (т.е. «от временного к вечному»), к животу бесстрастъя («к жизни без страданий») и т. п.

Лишь в очень редких случаях глагол называл какие-либо иные перемещения.

Такие употребления отмечены в наиболее древних памятниках; так, в «Изборнике 1076 г.» читаем: «Аш(т)е бо съ мудрыими члвкы бес-ьдующе скоро въ обрызы [описка вместо въ образы} ихъ прЪставимъся [Если будем беседовать с мудрыми людьми, то скоро станем на них похожими (буквально перейдем, «пере­ставим себя» в их образы)]». Однако типизированное

применение слова — обозначение смерти — посте­пенно стало единственно возможным: глагол стал обозначать не «переместиться», а «умереть». Глагол преставити, от которого образован преставитися, также мог употребляться для обозначения смерти, например: «Нъ ба дЬля не повъдаи никому же о мне дондъже о(т) земьля оъ проставить мя [Но бога ради не поведай никому обо мне до тех пор, пока бог не удалит меня с земли (буквально «пока Бог от земли не переставит меня»)]» («Пролог», 1383 г.). Однако такие употребления глагола преставити были чрезвычайно редки. Этим и следует объяснить тот факт, что глагол преставити не получил значения «умертвить»; он мог, как и русский переставити, обозначать любое перемещение.

Итак, развитие значений глаголов превзойти, превоз­нести и преставиться протекало следующим образом: в первичном, прямом значении глаголы применялись ред­ко, типичным было употребление глаголов во вторичных значениях. Это наиболее частое использование в контек­сте стало единственным значением глаголов.

Как видим, во всех рассмотренных случаях типиза­ция употреблений славянизмов вызывала сдвиги в их значениях. А сама типизация вызвана причиной, нахо­дящейся вне языка,— развитием церковно-книжных жанров с их специфическими особенностями употреб­ления слов.

Перечисленные явления (стандартизация, типизация употребления, ограничение сочетаемости, «заражение» от контекста) — главные, но не единственные причины изменения значений славянизмов.

Некоторые славянизмы получили новые значения только под влиянием тех греческих слов, для перевода которых они обычно применялись. Таково, например, слово гражданинъ. Чем объяснить развитие у этого сло­ва значения «подданный государства, член общества»? Ведь оно образовано от слова градъ («город») и должно было бы, подобно русскому слову горожанинъ, обозна­чать жителя города. Дело в том, что в памятниках старо­славянского и церковнославянского языков слово граж­данинъ постоянно употреблялось для перевода древне­греческого слова, которое обозначало как жите­ля города, так и подданного государства. Это слово было образовано от греческого — «город-государство». Как известно, древнегреческие города («полисы») пред­ставляли собой государственные объединения. Поэтому горожанин, член городской общины, был одновременно и гражданином, т.е. подданным определенного государ­ства. Славянизм гражданинъ заимствовал (или, как при­нято говорить, калькировал) значение греческого. Долгое время слово гражданинъ употреблялось в двух значениях: 1) «житель города», например: «Володимеръ же обьстоя [т.е. осаждал] градъ. изнемогаху въ градъ людье. и (реч) Володимеръ къ гражаномъ...» («По­весть временных лет»); 2) «житель, подданный государ­ства», например: «и шедъ прилъпися единому гражанину страны тоя» («Златая цепь», сборник сочинений отцов церкви, список XIV в., это цитата из Евангелия, Лук. 15, 15; однако во многих списках Евангелия в этом месте употребляется слово житель). Но «встретившись» в русском языке со словом горожанинъ, имевшим только одно значение — «житель города», славянизм гражданинъ постепенно закрепился только в том значении, ко­торое его отличало от русского слова. Почему же горо-жанинъ не получило значения «подданный государст­ва»? Ответ очень прост: оно не могло калькировать зна­чение греческого так как вообще не употребля­лось в памятниках, переведенных с греческого языка:

- переводы, как уже говорилось, делались на церковносла­вянский язык, в котором это исконно русское слово от­сутствовало.

Сходным образом изменялись значения славянизма глава. Как и гражданинъ, это слово сохранило то значе­ние, которое было взято у греческого слова и которым оно отличалось от русского голова. Греческое слово  имело значение не только «голова как часть те­ла», но и «верх, край» и употреблялось для обозначения начала сочинения или его раздела. Так же стало упот­ребляться и слово глава.

До сих пор мы рассматривали изменение значений сла­вянизмов в пределах церковнославянского языка. За его пределами (в русском литературном языке, народных го­ворах) слово укреплялось с изменившимся значением.

Однако нередки случаи изменения значения славя­низма уже в новой сфере. Эти изменения часто бывают очень существенны. Иногда слово приобретает значение, противоположное тому, которое оно имело ранее. Так произошло, например, со славянизмами предыдущий и блаженный. Предыдущий — форма действительного причастия настоящего времени глагола предъити, заимствованно­го из старославянского языка. Значение глагола предъ­ити, употреблявшегося почти исключительно в церковно-книжных памятниках, первоначально сложилось из его частей: ити — «идти», предъ — «вперед, перед». Например: «предъидущемъ преподъбьныимъ чьрно-ризьцемъ съ св-ыдами. а по нихъ диякони [впереди шли черноризцы (монахи) со свечами, а за ними дьяконы]» («Сказание о Борисе и Глебе»). Как видим, исконным значением глагола предъити было конкретное дейст­вие — движение в пространстве. Впоследствии, еще в церковнославянском языке, глагол предъити изменил это значение. На основе прежнего «идти впереди в про­странстве» возникло «идти, следовать впереди во вре­мени». В значении «будущий, грядущий» употребля­лась преимущественно причастная форма предъидущии, В этом значении форма предъидущии употреблялась в церковно-книжных памятниках вплоть до ХУП-ХУШ вв. Слова, наиболее  употребительные в церковно-книжных памятниках, выходили за пределы церковно­славянского языка, проникали в светскую письмен­ность. Этот процесс коснулся и причастия предъиду­щии, гораздо более употребительного, чем другие фор­мы глагола предъити, которые так и не вышли за пре­делы церковно-книжной письменности. Но в новой языковой сфере предъидущии было осмыслено не как «следующий впереди настоящего момента, в будущем», а как «следовавший перед, до настоящего момента, т.е. в прошлом». Значение «впереди», таким образом, в церковных жанрах осмыслялось как «после, потом, в будущем», а в светских жанрах — «до, раньше, в про­шлом».

Таким образом, в светских жанрах письменности церковно-книжное слово предъидущии получило новое значение, в котором оно употребляется и в современном русском языке.

Интересно, что подобное совмещение противополож­ных значений (но без распределения по жанрам) было и у слов передний (преднии) и задний. Эти слова ранее оз­начали как «прошлый, предшествующий», так и  «бу­дущий», например: «нашу переднюю (т.е. прошлую) дружбу къ себь помятуешь». («Памятники дипломатиче­ских сношений Московского государства с Крымом, Нагаями и Турциею», 1516 г.); «А в передние (т.е. будущие) годы с росолу дань платит «ь» старцемъ. а за прошлые годы с росолу дани старцемъ не платити» («Книга спи­сков с вотчинных и других крепостей Соловецкого мо­настыря», 1552 г.); «Нынь же, молю вы, за преднее (т.е. прежнее) безумье покаитесь)». («Поучения Серапиона Владимирского», XIII в., список XIV в.); «Преже бо того не бывал таков пожаръ, от него же избави господи и в предняа (т.е. будущие лЪта» («Московский летопис­ный свод» конца XV в.); «Да и о поп-ьхъ Ивановскыхъ говорили ... чтобъ попомъ ругу (т.е. жалованье) отдали за задние (т.е. прошлые) годы, что имъ не дали, да и впе-редъ бы давали ругу» (Львовская летопись, XVI в.); «Володимеръ же бь разумьа древняя и задняя» (в роли суще­ствительного: будущее) (Ипатьевская летопись, список XV в.).

Слово блаженный, употреблявшееся ранее исключи­тельно в церковном обиходе, попав в народный язык, было переосмыслено и получило новое значение. В зна­чении «невозмутимо счастливый» слово употреблялось для называния святых. К их числу причислялись и юродивые: церковь поощряла юродивых — людей, доброволь­но, во имя веры, ставших нищими и бродягами, приняв­ших вид безумных. «Блаженны нищие духом, ибо их есть царство небесное», — сказано в Евангелии (Матф., 5, 3; Лука, 6, 20). Однако не у всех юродивые вызывали почтение: в народе зачастую относились к ним отрица­тельно, ибо их вид и поведение не вызывали симпатии. Отношение к человеку отразилось и в названии этого че­ловека: слово блаженный получило значение «глупова­тый, чудаковатый». С ним связаны такие слова, как блажь, блажить (58).

Славянизмы, имевшие положительное или нейтраль­ное значение в церковнославянском языке, часто полу­чают неодобрительную или ироническую окраску за его пределами. Слово разглаголъствовати, например, воз­никшее в церковнославянском языке, по-видимому, не ранее ХУ1-ХУП вв., первоначально означало просто «много говорить» , например: «И паки двонадеся-тол-ьтный [речь идет о Христе] в томъ же храм-Ь разгла-гольствоваше среди мудрыхъ учителей» («Проскинита-рий» Арсения Каллуды; переведен с греческого языка в 1686г.). За пределами церковнославянского языка этот глагол стал иронически употребляться в значении «гово­рить много, бессодержательно и высокопарно». Первые такие употребления отмечены лишь в памятниках XVIII в., например: «Мужикъ... началъ было кой что еще разглагольствовать, но сапожникъ, который былъ, как говорится, себъ на ум-ь, прес-Ькъ его балы т.е. пустую..»

2.2.Полисемия в бытовой лексике  древнерусского языка ХI –XIVвв.

Как известно, явление несколько менее регулярно, чем описанное выше. Оно наблюдается, например, у слова локътъ, где наряду со значением 'рука, часть руки' отмечено вторичное значение 'мера длины': егуптяне бо локтемь сяжень зо-вуть (Пал 1406, 51в). У более редко употребляющегося, старославянского по происхождению, варианта лакъть первичного значения в памятниках не отмечается вообще. История названия другой части тела (следует уточнить, что здесь и ниже речь идет лишь о названиях конечностей), слова пърстъ, также свидетельствует о том, что ему было свойственно значение 'мера длины'. В этой связи заслу­живает упоминания также слово пядь 'расстояние между большим пальцем и мизинцем', откуда развилось значе­ние 'небольшая мера длины' и   «очень маленькое расстоя­ние».

Довольно сложную семантическую структуру имеют древнерусские названия мехов. В этой группе обозначе­ния меха для подавляющего большинства слов не яв­ляется первичным. В типичном случае названия мехов образуются путем метонимического переноса из названий пушных зверей: бобръ, вълк,  лисица, пъсъць, соболь и др. Уже на этой базе некоторые названия мехов при помощи функционального переноса получают вторичное значение «денежная единица», которое является термино­логическим. Это относится к названиям беличьих и куньих мехов: бЪла, 6'Ълъка, веверица, вЪкъша, куна, куница. У ряда слов из упомянутого значения развивается еще более абстрактное значение. Так, у слова куница подоб­ным абстрактным значением является значение 'вид пош­лины'. Наиболее полно все типы значений представлены у слова куна. Слово куна может, во-первых, употребляться в значении 'вид животного, куница': вроваху бо. . . ини на елура рекше в куну, етери же въ коркодилъ. (ГА XIII—XIV, 45в). Часто оно встречается в производ­ном значении 'шкурка куницы': тъгда володимиръ по-велЬ метати людьмъ кунами же и скорою и паволокы. (СкБГ XII, 25в). На основе этого значения образовались в свою очередь два новых значения — 1) 'одежда из шкур куницы и 2) 'название денежной единицы': 1) ты же облачиши ся и ходиши въ паволоц^в и въ кунахъ. (СбТр ХП/ХШ, 15 об.); 2) въдале есмь гюрьгевицу без девяти кунъ .'в. гривыгЬ. (ГрБ № 119, 10—30 XII). На основе последнего образовано еще значение 'деньги', которое закрепилось за формой множественного числа: повелЬ ему дати 'Ьсти и пити елико хощеть еще же и кунами тому давъ отъпусти и. (ЖФП XII, 43в). Итак, семантическое развитие слов данной группы можно схематически пред­ставить следующим образом: 'пушной зверь' — 'шкурка — 'одежда из шкурок'' 'денежная единица' —'деньги' ('пошлина').

Довольно регулярным является развитие нового зна­чения 'вид одежды' у группы слов с общим значением 'вид ткани'. Оно возникло из окказионального употребле­ния ('вид ткани' — 'одежда из соответствующей ткани' — 'вид одежды') и охватило широкий круг слов. К назва­ниям льняных тканей, встретившихся в значении 'вид одежды', относятся слова лънъ  и платъно: мы же пло(т) свою штао.(м) и лномь и шелкы одъвае(м). (ГБ XIV, 996); ирезрт, батьство и славу, и члвч(с)кую ч(с)ть. сложи вшець и багряницу платна паучины хужща сия вмънивъ. (ЖВИ XIV—XV, 128а). Слово полява (понева) также мо­жет обозначать одежду из полотна (главным образом погребальную): азъ. . . въл'Ьзохъ // въ гробъи съвл'вкохъ и. . . оставивъ на нем. одину тъчию поняву. (ПС XI, 51 об.— 52); възьми и поняву его. яко красьна есть. (Там же, 52); съвлъкохъ попову съ него. да и быхъ нага оставилъ (Там же, 52); т-Ьло убо не обрате ся. . . . понявы же едины обр^тоша ся. (Ир 1383, 1426). Названия тонкого полотна грецизмы вусъ и вусинъ наблюдаются в значении «вид одеждыД: и въ пе['фир'Ь, и въ вус'Ь питающеся, и въ глу­бин убожья истьляющеся. (Ь ... ростам) (Пч к. XIV, 117 об.); и вщгЬвъ люди издалеча Алексамдръ въ 6'Ьлахъ ризахъ, иеръемъ же престоящемъ въ вусинхъ (ГА XIII— XIV, 28г).

Почти все названия шерстяных тканей, наблюдающиеся в текстах XI—XIV вв., встретились в значении «вид одежды». Это в первую очередь относится к термину сукно: вся паша оправдания яко сукно раздрано [в др. си. рубище повер­жено] нредъ тобою. (ГЛ XIII—XIV, 70а); травою нитатн(с) и сукны и власяницами одъватися. (тр^суок; рахссш;) (Там же, 268а). Группа синонимичных существительных, обозначаю­щих дорогую шерстяную ткань багрового цвета (например, слово багръ), может образовать значение указанного тина: тъ богато на земли живяше. въ багръ и въ иаво юц-ь хо-жаше. (СбТР ХП/ХТ11, 3 об.); въ багъръ мя обълкъ еси (Там же, 185 об.); коиждо днь приходив) свое принося омрачение. о(т) носягцаго боръ (в др. си. багоръ] и вЬнець. и до носящаго нолотняны рубы. (Пр 1383, 84г)

Из названий шелков в значении ''вид одежды' может употребляться термин с общим значением паволока: тъ богато на земли живяше. въ багръ и въ паволоцъ хожаше. (СбТр ХП/ХШ, 3 об.); паучина приносимъ на паволоку ц(с)рьску. (П114 XIV, 102а). Другие названия шелковых тканей (шелкъ, брачина, а также грецизмы акилфъ и оксамитъ) тоже встречаются в подобном зна­чении: они убо ни власяна рубища на гЬлъ иму(т). мы же пло(т) свою питае(м). и лпомь и шелкы одЬвае(м). (ГБ XIV, 996);

Следует иметь в виду, что семантические взаимоотно­шения между названиями со значениями «вид ткани» и «вид одежды» являются довольно сложными. Так, для языка ранних древнерусских текстов характерным сле­дует считать процесс, когда исконное название одежды получает вторичное зна­чение ''название ткани'. Этот процесс охватил ограничен­ный круг слов — некоторые образования с суф. -ица: багряница, чървленица, понявица. Существительное попвица с первичным значением «погребальная одежда, сделанная из куска полотна», может употребляться в значе­нии «кусок полотна»: аще кто обиеть е [каменис] поняви-цою, и держпть пддъ огие(м). то руку обожьжо(т) пеня-вица же без ирода пр(е)бш!ао(т). (Пал 1406, 139а).

Слово багряница широко наблюдается в значении «вид одежды»: ПС XI, ЖФСт XII, КЕ XII, КР 1284, ПрЛ XIII, ЛЛ 1377, Пр н. XIV, ЖВИ Х1У-ХУ, ЛИ ок. 1425. Но иногда оно встречается в значении «соответствующая ткань»: и начати древодльство дяти злато и сребро. и м'Ьдь и синету багряницю. и червьленицю. (Пал 1406, 132г).

Существительное чървлелица, имеющее первичное зна­чение «дорогая шелковая одежда» (ГБ XIV, ЖВИ XIV— XV), также может получить значение «вид ткани»: и вси вношаху пропов^даное имъ. . . се же каменье драгое на нарамникъ. овъ же черлвленицю [так] скану. (ГБ XIV, 205а).

Некоторые специфические семантические особенности характерны для еще одной группы исследуемых слов — названий видов пищи. Большую часть этой сферы лексики можно подразделить по тематическому признаку на назва­ния видов пищи растительного происхождения и названия видов пищи животного происхождения. Первые являются исконными названиями съедобных растений, которые от­носительно регулярно способны развивать новое значение «вид пищи». Примеры таких слов в древнерусском языке весьма многочисленны (бобъ, горохъ, капуста, кропъ, лукъ, макъ, пъпъръ, ривифь, слива, смокы, чесиовитъцъи др.): а кр(с)тити на блюд в. разв'Ъ сочива вся. горохъ. бобъ соцевица. ривифь. (КН 1280, 523 об.); капуста же солона без масла ... и по пяти смокъвъ. (УСт ХП/ХШ, 208); строять же съмЬшение съ кроп(м)ъ. и съ пьпьрьмь. (Там же, 208); ядяхомъ мяс(а) лукъ и хл'Ьбы до сыти(ЛЛ 1377, 32, 086).

Некоторые слова в деловой речи получают новые зна­чения, не свойственные им за ее пределами. Так, глагол вылъзти в «Русской правде» несколько раз употребляет­ся в значении «явиться в качестве свидетеля»: «Оже вы-бьють зубъ... а люди вылъзуть. то. 12 гржнъ продаже [т.е. 12 гривен штрафа]» (Пространная редакция). Слово дело в юридических памятниках с XIV в. начинает упот­ребляться в новом значении «спор, тяжба, судебный процесс»: «И в розбое, и в поличномъ, и в татбъ, и во всякихъ д-Ьлехъ въдаетъ самъ Петръ митрополитъ единъ, или кому прикажетъ» («Ярлык хана Узбека митрополиту Петру», 1315 г.); слово бумага в деловой речи XVI в. по­лучило значение «документ, акт» (в других памятниках оно употреблялось с XV в. в значениях «хлопчатобу­мажная ткань» и «материал для письма»); слово черный, употреблявшееся со значением цвета, в документах XVII в. отмечено со значением «черновой» (например, черная челобитная) (85, стр. 182) и др.

Заканчивая рассмотрение бытовых названий в памятни­ках древнерусской письменности XI—XIV вв., можно сделать некоторые выводы:

1. Обозначения предметов не являются первичными для подавляющего большинства слов анализируемой темати­ческой группы.

2. Уже на этой базе названия при помощи функ­ционального переноса образовывают вторичное значение

3. У ряда слов из упомянутого значения развивается еще более абстрактное значение.

Подводя некоторые итоги, можно сказать, что Карто­тека СДР XI—XIV вв. дает обширный материал для суждения о семантике некоторых разрядов лексики па­мятников письменности указанного периода.

Мы выяснили в ходе исследования, что у смысловых групп слов, развивающих вторичное значение фиксируются словарями нерегу­лярно. Дело в том, что такие значения по экстралингви­стическим причинам (введение новой системы мер) посте­пенно утрачиваются в языке.

Список использованных словарей

1.     Большая советская энциклопедия,   М., 1970 – 1978.

2.     Даль В.В. Толковый словарь живого великорусского языка. СПб., М., 2001

3.     Словарь древнерусского языка XI-XIV вв., М., 1988-1991

4.     Словарь русских народных говоров. М., Л., 1965-1992.

5.     Словарь русского языка XI-XVII вв., М., 1975-1983.

6.     Словарь русского языка XVIII в. М., 1984-1988.

7.     Словарь-справочник “Слова о полку Игореве”. Л., 1965 – 1673

8.     Словарь современного русского литературного языка.,  М.-Л., 1948-1965.

9.     Срезневский И.И. Материалы для словаря древнерусского языка., М., 1958.

10. Толковый словарь русского языка. /Под ред. Д.Н.Ушакова. М,1980.

11. Фасмер М. Этимологический словарь русского языка. М., 1973.

12. Энциклопедический словарь. Ф.А.Брокгауз и И.А.Ефрон. С.-Пет., 1891 – 1907

13. Этимологический словарь славянских языков. /Под ред.О.Н.Трубачева. М., 1988.

Список использованных книг и статей

1.     Ахманова О.С., Виноградов В.В., Иванов В.В. О некоторых вопросах и задачах описательной, исторической и сравнительно-исторической лексикологии. //Вопросы языкознания, 1999, № 6.

2.     Ахманова О.С. Очерки по общей и русской лексикологии. М., 1957.

3.     Ахманова О.С. Словарь лингвистических терминов. М., 1956.

4.     Богатова Г.А. История слова как объект русской исторической лексикографии. М., 1984.

5.     Виноградов В.В. Материалы и исследования в области исторической лексикологии русского литературного языка. //Виноградов В.В. Избранные труды. Лексикология и лексикография. М., 1977.

6.     Гак В.Г. К проблеме гносеологических аспектов. // Вопросы описания лексико-семантической системы языка. М., 1971, ч.1.

7.     Городецкий Б.Ю. К проблеме семантической типологии. М., 1969.

8.     Иссерлин Е.М. Лексические замены  и вставки в отдельных списках “Моления” Даниила Заточника”. //Русская историческая лексикология и лексикография. Л., 1972.

9.     История лексики русского литературного языка XVI – начала XIX века. М., 1981.

10. История слова в текстах и словарях. МГПИ, 1988.

11. Кузнецова Э.В. Русская лексика как система. Свердловск., 1980.

12. Кузнецова Э.В. Лексикология русского языка. М., 1982.

13. Крысин Л.П.  Иноязычные слова в русском языке. М., 1968.

14. Левашов Е.А. История слов и картотека толкового словаря. // Вопросы практической лексикографии. Л., 1979.

15. Львов А.Г. Лексика Повести временных лет. М., 1975.

16. Лингвистический энциклопедический словарь. М., 1990.

17. Материалы по русско-славянскому языкознанию. Воронеж, 1977.

18. Немченко В.Н. Современный русский язык. Словообразование. М., 1982.

19. Полякова Е.Н. Лексика местных деловых памятников XVII – начала XVIII вв. и принципы ее изучения.- Пермь, 1979.

20. Проблемы современной и исторической лексикологии.- МГПИ, 1979.

21. Русская грамматика. М., 1980.

22. Сорокин Ю.С. Развитие словарного состава русского литературного языка. 30-90 гг. XIX в. М.-Л., 1965.

23. Трубачев О.Н.  Этимологические исследования и лексическая семантика в русском языке. М., 1976.

24. Улуханов И.С. Словообразовательная семантика в русском языке. М., 1977.

25. Уфимцева А.А. Семантика слова. М., 1980.

26. Филин Ф.П. Историческая лексикология русского языка. М., 1977.

27. Филин Ф.П. Очерки по истории языкознания. М., 1982.

28. Черных П.Я. Очерки русской исторической лексикологии. Древнерусский период. М., 1956.

29. Шанский Н.М. Очерки по русскому словообразованию и лексикологии. М., 1959.

30. Шмелев Д.Н. Проблемы семантического анализа лексики. М., 1973.

Страницы: 1, 2