Он уже не вспоминал о своем обещании даровать России “законно-свободные

учреждения”. В это время полыхали революции в южноевропейских странах. “Дух

зла покушается водворить снова свое бедственное владычество, — говорил

теперь император, — он уже парит над частию Европы, уже накопляет злодеяния

и пагубные события”. Речь содержала угрозы полякам применить силу в случае

обнаружения у них какого-либо политического “расстройства”. На собравшемся

осенью 1820 г. конгрессе держав Священного Союза в Троппау (в Австрии)

Александр I говорил о необходимости “принять серьезные и действенные меры

против пожара, охватившего весь юг Европы и от которого огонь уже разбросан

во всех землях”. “Пожар в Европе” заставил сплотиться реакционные державы

Священного Союза, несмотря на их разногласия.

В Троппау царь получил известие о восстании лейб-гвардии Семеновского

полка, выступившего в октябре 1820 г. против жестокостей его командира

полковника Е. Ф. Шварца. Первым сообщил Александру это неприятное известие

Меттерних, представив его как свидетельство, что и в России “неспокойно”.

Это произвело сильное впечатление на Александра. Поражает суровость его

расправы с этим старейшим, прославленным гвардейским полком. Полк был

раскассирован по различным армейским частям, 1-й его батальон был предан

военному суду, и основная его часть разослана по сибирским гарнизонам без

права выслуги, 8 “зачинщиков” приговорены к наказанию кнутом и последующей

бессрочной каторге. Были преданы и четыре офицера полка, подозреваемые в

“попустительстве” солдатам. Остальные офицеры были определены в разные

армейские полки. Показательна лицемерными словами о “милостях” царская

конфирмация приговора суда “зачинщикам” выступления. “Государь император, —

говорится в ней, — приняв в уважение долговременное содержание в крепости

рядовых, равно и бытность в сражениях, высочайше повелеть соизволил, избавя

их от бесчестного кнутом наказания, прогнать шпицрутенами каждого через

батальон 6 раз и потом сослать в рудники”.

Александр был убежден, что выступление солдат Семеновского полка

инспирировано тайным обществом. “Никто на свете меня не убедит, чтобы сие

выступление было вымышлено солдатами или происходило единственно, как

показывают, от жестокого обращения с оными полковника Шварца, — писал он

Аракчееву. — ...По моему убеждению, тут кроются другие причины... я его

приписываю тайным обществам”. Начались их усиленные поиски. Однако не

полиция напала на след существовавшего в то время декабристского Союза

благоденствия. С ноября 1820 — февраля 1821 г. власти уже располагали

серией доносов. В конце мая 1821 г., по возвращении Александра I из-за

границы, генерал И. В. Васильчиков подал ему список наиболее активных

членов тайного общества. Рассказывают, что царь бросил список в пылающий

камин, якобы не желая знать “имен этих несчастных”, ибо и сам “в молодости

разделял их взгляды”, добавив при этом: “Не мне их карать”.

Карать он умел, и очень жестоко. Отказ же от открытого судебного

преследования был вызван отнюдь не соображениями “гуманности”. Громкий

политический процесс мог в то время посеять сомнения относительно

могущества “жандарма Европы”. Александр I, по свидетельству декабриста С.

Г. Волконского, вообще не любил “гласно наказывать”. Размышляя, “что

воспоследовало бы с членами тайного общества, если бы Александр Павлович не

скончался в Таганроге”, Волконский писал: “Я убежден, что император не дал

бы такой гласности, такого развития о тайном обществе. Несколько человек

сгнили бы заживо в Шлиссельбурге, но он почел бы позором для себя выказать,

что это была попытка против его власти”. Действительно, не желая

преследовать явно, Александр покарал ряд выявленных членов тайного общества

скрытно, без суда и огласки: отставкой и ссылкой с установлением

полицейского надзора.

1 августа 1822 г. Александр I дает рескрипт на имя управляющего

министерством внутренних дел В. П. Кочубея о запрещении тайных обществ и

масонских лож и о взятии от военных и гражданских чинов подписки, что они

не принадлежат и не будут принадлежать к таковым организациям. В течение

1821 — 1823 гг. вводится централизованная и разветвленная сеть тайной

полиции в гвардии и армии. Вся система слежки делилась на ряд округов,

имела свои центры, условные явки и пароли, целую сеть низших и высших

“корреспондентов”. Были особые агенты, следившие за действиями самой тайной

полиции, а также друг за другом. Активизировала свою деятельность и

“гражданская” тайная полиция. “Недостатка в шпионстве тогда не было, —

вспоминает известный военный историк А. И. Михайловский-Данилевский, —

правительство было подозрительно, и в редком обществе не было шпионов, из

коих, однако же, большая часть были известны; иные принадлежали к старинным

дворянским фамилиям и носили камергерские мундиры”.

Следили и за высшими государственными лицами, в том числе за Аракчеевым

(у которого, кстати, была и своя тайная полиция). Служивший у него

декабрист Г. С. Батеньков вспоминает, как Аракчеев во время прогулки с ним

на Фонтанке указал на шпиона, который был “приставлен за ним наблюдать”.

Впрочем, Аракчеев отнесся к этому как к должному. В течение всего

царствования Александра I действовали “черные кабинеты”, занимавшиеся

перлюстрацией частных писем. Это было “классическое” время доносов. “Здесь

озираются во мраке подлецы, чтоб слово подстеречь и погубить доносом”, —

писал один из тогдашних поэтов. Доносили на лиц не только с передовыми

взглядами, но и на влиятельных вельмож и ретроградов, например, на того же

Аракчеева, на министра полиции А. Д. Балашова, министра духовных дел и

народного просвещения А. Н. Голицына, митрополита Филарета. М. Л. Магницкий

подал донос даже на великого князя Николая Павловича (будущего Николая I).

Стоит лишь удивляться, что в условиях такого “шпионства” правительству до

лета 1825 г. не удавалось напасть на след декабристских тайных организаций,

которые были обнаружены не полицией, а другими “доброхотными” доносителями,

совершенно случайно, вследствие неосторожности некоторых неопытных членов

этих организаций.

Наступление реакционного правительственного курса в 1820 — 1825 гг.

обозначалось во всех направлениях.

Были отменены все указы, изданные в первые годы цад-ствования

Александра I и несколько сдерживавшее произвол помещиков по отношению к

крестьянам; вновь подтверждалось право помещиков ссылать крестьян в Сибирь

“за предерзостные поступки”; крестьянам запрещалось жаловаться на

жестокость. Усилились гонения на просвещение и печать. Цензура беспощадно

преследовала всякую свободную мысль. В 1819 г. в Казанский университет для

“ревизии” был послан М. Л. Магницкий. Он обнаружил там “дух вольнодумства и

безбожия” и потребовал в своем докладе царю “публичного разрушения”

университета. “Зачем разрушать, можно исправить”, — написал в своей

резолюции на докладе Александр I. “Исправлять” он поручил тому же

Магницкому, назначив его попечителем Казанского учебного округа. Из

университета было уволено более половины профессоров, из его библиотеки

изъяты все книги, отличавшиеся, по мнению Магницкого, “вредным

направлением”, находившиеся в анатомическом театре препараты человеческого

тела были преданы “христианскому погребению”. Попечитель самовольно отдавал

“неугодных” ему студентов в солдаты и ввел в университете казарменный

режим, доложив императору: “Яд вольнодумства окончательно оставил

университет, где обитает ныне страх божий”. В 1821 г. назначенный

попечителем Петербургского учебного округа Д. П. Рунич подверг разгрому

столичный университет. Он начал с доноса о том, что науки преподаются там

“в противном христианству духе”, и возбудил судебный процесс против лучших

профессоров: К. И. Арсень-ева, А. И. Галича, К. Ф. Германа и Э. В. Раупаха.

Процесс тянулся до 1827 г., когда был прекращен за недоказанностью

“преступления”.

Это было время господства религиозного обскурантизма и мистицизма,

поощряемых Александром I. Увлечение царя мистицизмом заметно проявилось с

1814 года. До этого, как свидетельствовала Александра Федоровна (жена

Николая I), он в вопросах религии был весьма “фриволен и легкомыслен”. В

1814 г. Александр I встретился в Париже с “европейской пифией” — баронессой

В. Ю. Крюденер и вел с ней долгие беседы о религии. Беседы продолжились и в

России. Он покровительствует духовным собраниям фанатичной Е. Ф.

Татариновой, обращается к разного рода “пророкам” и “пророчицам”.

Вы&&&&&зйнного к нему музыканта Никитушку Федорова, слыв-птего “юродивым” и

“пророком”, производит в чиновники. Впоследствии он приблизил к себе

известного своим изуверством архимандрита Фотия, близкого друга Аракчеева.

А. С. Шишков составляет для Александра выписки из библейских текстов.

В 1814 г., по возвращении из Парижа, Александр берет под свое

покровительство российское Библейское общество, вступив в число его членов

и пожертвовав ему значительные денежные суммы. В это общество вошел “цвет”

тогдашней аристократической реакции. Председателем его был поставлен А. Н.

Голицын. К 1824 г. оно имело уже 89 отделений в России и издало 876 тыс.

экземпляров Библии на 40 языках народов России. Деятельность Библейского

общества была связана с Министерством духовных дел и народного просвещения,

во главе которого находился тот же Голицын. Однако деятельность Библейского

общества и голицьшского ведомства нарушала прерогативы православной церкви,

что вызвало недовольство и противодействие высшего духовенства. В 1824 г.

оно при поддержке Аракчеева и Фотия добилось упразднения “духовного”

министерства, отставки Голицына и роспуска Библейского общества (официально

оно было закрыто указом 12 апреля 1826 г.). Несмотря на увлечение

мистицизмом, царь не терпел вмешательства своих “пророков” в дела

управления государством, и когда, например, баронесса Крюденер попыталась

вторгнуться в вопросы политики, она была немедленно выслана из России.

В 1819 г. Александр I занялся вопросом о своем преемнике на престоле.

Родившиеся у него и Елизаветы Алексеевны в 1797 и 1806 гг. дочери Елизавета

и Мария умерли в младенчестве. Состояние здоровья жены царя больше не

давало надежды на появление у них детей. Хотя в коронационном манифесте от

15 сентября 1801 г. и не был назван наследник, но согласно “Общему акту о

престолонаследии” и “Учреждению об императорской фамилии” Павла I от 5

апреля 1797 г. законным преемником Александра считался следующий по

старшинству брат Константин, получивший еще в 1799 г. от отца титул

цесаревича. Однако и Константин находился “в тех же самых семейных

обстоятельствах”, что и Александр, т. е. был бездетным, а со своей женой

фактически разошелся в 1801 году. Рождение в 1818 г. у другого брата царя,

Николая Павловича, сына Александра (будущего Александра II) определило

выбор. Летом 1819 г. Александр I предупредил Николая и его жену, что они

“призываются в будущем к императорскому сану”.

В том же году Александр нанес визит Константину в Варшаву, где тот

находился в качестве наместника царя. Во время этой встречи Александр дал

Константину устную санкцию на развод с женой и разрешение вступить в

морганатический брак с польской дворянкой Иоанной Грудзинской при условии

передачи своих прав на престол Николаю. Позднее, в 1825 г., Константин

говорил, что он сам отрекся от своих прав в пользу Николая. Рассказывали,

что и ранее в семейном кругу Константин говорил о своем нежелании когда-

либо царствовать (“удушат, как отца удушили”). Однако документы, связанные

с отречением Константина (да и само его поведение в дни междуцарствия 1825

г.), позволяют прийти к выводу, что отречение едва ли было с его стороны

вполне добровольным жестом.

20 марта 1820 г. был издан манифест “О расторжении брака великого князя

цесаревича Константина Павловича с великою княгинею Анною Федоровною и о

дополнительном постановлении об императорской фамилии”. Манифест давал

разрешение Константину на развод с женой, а в дополнительном постановлении

указывалось, что член царской семьи при вступлении в брак “с лицом не из

владетельного дома, не может сообщить ему прав, принадлежащих членам

императорской фамилии, и рождаемые от такого союза дети не имеют права на

наследование престола”. Хотя манифест формально и не лишал Константина прав

на российский престол, но ставил в такие условия, которые вынуждали его

отречься от этих прав. 14 января 1822 г. Константин вынужден был обратиться

к Александру с письмом об отказе от своих прав на престол. Характерно, что

оно было написано под диктовку Александра, который правил и текст письма. 2

февраля Александр дал письменное “согласие” на отречение Константина, а 16

августа 1823 г. последовал манифест, в котором Александр, ссылаясь на

письмо Константина, передавал права на престол Николаю.

Все эти акты составлялись и хранились в глубокой тайне. О манифесте

знали только сам Александр, Голицын,

Аракчеев и составитель текста — митрополит московский Филарет. Манифест

был положен на хранение в Успенском соборе в Кремле, а три его копии,

заверенные подписями Александра, — в Синоде, Сенате и Государственном

совете, с собственноручными надписями царя:

“Хранить с государственными актами до востребования моего, а в случае

моей кончины открыть прежде всякого другого действия”. Можно предполагать,

судя по этой надписи Александра, что свое решение он не считал

окончательным и мог его переменить (“востребовать” для пересмотра).

Манифестом нарушался изданный Павлом I закон о престолонаследии, о чем

говорил петербургский генерал-губернатор М. А. Милорадович, когда было

получено известие о смерти Александра I, и его секретный манифест был

оглашен в присутствии членов Сената, Синода и Государственного совета.

Милорадович указывал, что воля покойного императора, “изъявленная в

запечатанной бумаге, не может служить законом, потому что русский государь

не может располагать наследством престола по духовной”. Николай вынужден

был первым принести присягу своему брату как императору. Константин в своих

письмах заявлял об отказе от престола. Но, чтобы Николай мог объявить себя

императором, Константин должен был обнародовать официальный манифест о

своем отречении. Константин же по сути дела отказался сделать это,

ограничившись частными письмами. Такое поведение его до сих пор остается

загадкой. Оно создало династический кризис, которым, как известно, и

воспользовались декабристы.

Нарастало недовольство самим Александром I, который уже не мог

“прикрыться” Аракчеевым. Д. И. Завали-шин вспоминал, что в последние годы

царствования Александра I “раздражение против него было значительно, не

было очевиднее факта, до какой степени государь потерял в последнее время

уважение и расположение народа”. Об “общем негодовании” против Александра I

в эти годы свидетельствовал и П. Г. Каховский.

Приближенные Александра I отмечали, что в последние годы он становился

все мрачнее, чаще стал уединяться. Разумеется, он не мог не знать о

растущем ропоте в народе и различных общественных кругах, был убежден в

существовании тайных обществ и готовящемся против него заговоре, подозревал

в этом многих влиятельные лиц из военной среды. В 1826 г. при разборе его

бумаг была обнаружена записка, датируемая 1824 годом, в которой говорилось

о росте “пагубного духа вольномыслия” в войсках, о существовании “по разным

местам тайных обществ или клубов”, с которыми якобы были связаны

влиятельные лица из военных — А. П. Ермолов, Н. Н. Раевский, П. Д. Киселев,

М. Ф. Орлов и др.

В середине июля 1825 г. Александр получил достоверные сведения о том,

что против него зреет заговор в войсках, расквартированных на юге России.

Унтер-офицер южных военных поселений И. В. Шервуд случайно узнал о тайном

обществе и немедленно донес об этом царю. Однако только одного сведения о

существовании заговора, без знания конкретных его участников, было

недостаточно, чтобы начать репрессии. По личному указанию Александра I был

разработан план выявления членов и руководителей тайной организации.

Возглавить это расследование было поручено Аракчееву. Известия о заговоре в

войсках, расположенных на юге России, заставили Александра I отменить

намеченный на осень 1825 г. смотр войск в Белой Церкви. Впоследствии из

показаний декабристов, членов Южного общества, стало известно, что они

замышляли использовать этот смотр для своего выступления.

1 сентября 1825 г. Александр выехал на юг, намереваясь посетить там

военные поселения, Крым и Кавказ (поездка предпринималась под предлогом

поправления здоровья императрицы). 14 сентября царь был уже в Таганроге.

Через 9 дней туда приехала Елизавета Алексеевна. С нею Александр посетил

Азов и устье Дона, а 20 октября отправился в Крым, где посетил Симферополь,

Алупку, Ливадию, Ялту, Балаклаву, Севастополь, Бахчисарай, Евпаторию. 27

октября на пути из Балаклавы в Георгиевский монастырь царь сильно

простудился, ибо ехал верхом в одном мундире при сыром, пронизывающем

ветре. 5 ноября он возвратился в Таганрог уже тяжелобольным, о чем написал

своей матери в Петербург. Лейб-медики констатировали лихорадку. Ранее в

Таганрог прибыл начальник южных военных поселений граф И.О. Витт с докладом

о состоянии поселений и с новым доносом на тайное общество. Витт возглавлял

также и систему политического сыска на юге России и через своего агента

А. К. Бошняка получил сведения о существова^^ачЮж-ного общества

декабристов. В доносе Витта значились имена некоторых из членов тайного

общества, в том числе и его руководителя П. И. Пестеля. Еще до своей

поездки в Крым Александр вызвал в Таганрог Аракчеева, но тот не приехал в

виду постигшего его несчастья (убийства дворовыми людьми его любовницы

Настасьи Минкиной).

7 ноября болезнь императора обострилась. В Петербург и Варшаву были

отправлены тревожные бюллетени о состоянии его здоровья. 9 ноября наступило

временное облегчение. 10 ноября Александр отдал приказ арестовать

выявленных членов тайной организации. Это было последнее распоряжение

Александра: вскоре он окончательно слег, и все дело по раскрытию тайной

организации и аресту ее членов взял на себя начальник Главного штаба,

находившийся при Александре в Таганроге, И. И. Дибич. Приступы болезни царя

делались все сильнее и продолжительнее. 14 ноября царь впал в беспамятство.

Врачебный консилиум установил, что надежд на выздоровление нет. В бреду

Александр несколько раз повторял по адресу заговорщиков: “Чудовища!

Неблагодарные!” 16 ноября царь “впал в летаргический сон”, который сменился

в последующие дни конвульсиями и агонией. 19 ноября в 11 часов утра он

скончался.

Неожиданная смерть Александра I, ранее почти никогда не болевшего,

отличавшегося отменным здоровьем, еще не старого (ему не было и 48 лет),

породила слухи и легенды. Фантастические рассказы о таганрогских событиях

появились в начале 1826 г. в зарубежных газетах. В дальнейшем среди

многочисленных слухов наиболее широкое распространение получила легенда о

“таинственном старце Федоре Кузьмиче”, под именем которого долгие годы (до

1864 года) якобы скрывался император Александр I. Легенда породила обширную

литературу, включая и известную повесть Л. Н. Толстого “Записки Федора

Кузьмича”. Великий князь Николай Михайлович Романов, биограф Александра I,

имевший доступ к секретным материалам императорской семьи, в специальном

исследовании “Легенда о кончине императора Александра I в Сибири в образе

старца Федора Кузьмича” (СПб., 1907), опроверг эту нелепую “версию”. Он

имел также несколько бесед со знаменитым писателем, который не настаивал на

достоверности легенды, рассматривая ее лишь как материал для

художественного произведения. Аргументированное опровержение дано и в книге

К. В. Кудряшова “Александр I и тайна Федора Кузь-мича” (Петроград, 1923), в

которой собраны и всесторонне проанализированы все данные по этому вопросу.

Однако в последнее время вновь делаются попытки отстаивать “подлинность”

легенды о “старце Федоре Кузьмине”. Подчеркнем, что все версии о

“перевоплощении” Александра I в “старца” основаны исключительно на слухах,

зафиксированных мемуаристами. При этом игнорируются или без всякого

основания ставятся под сомнение такие документальные материалы, как

подробнейшие бюллетени о ходе болезни Александра I, акты вскрытия его тела,

официальные донесения из Таганрога находившихся при умирающем императоре

лиц, генералов царской свиты П. М. Волконского и И. И. Дибича. Наконец,

имеются письма императрицы Елизаветы Алексеевны, находившейся при муже до

самой его кончины, а также письма придворных дам — княгини С. Волконской и

камер-фрейлины Е. Валуевой. Значительная часть этих материалов опубликована

в свое время историками Н. К. Шильдером и вел. кн. Николаем Михайловичем

Романовым.

...В истории царствования и биографии императора Александра I имеется

еще немало спорных и неизученных проблем. Так, до сих пор не выяснено до

конца, чем были вызваны в 1821 г. отказ Александра I от открытого судебного

преследования, выявленного по доносам, декабристского тайного общества

“Союза благоденствия” или решение не обнародовать такой важный документ,

как манифест 1823 г. о передаче престола Николаю, минуя Константина.

Биографами так и не объяснены причины “душевной депрессии” Александра в

последние годы его царствования. Недостаточно изучена сущность

“правительственного либерализма” в начале царствования Александра I,

характер его социальной политики. В литературе весьма разноречивы оценки

его позиции в “польском”, “финляндском” и “греческом” вопросах. Жизнь и

деятельность этого, несомненно, незаурядного монарха России ждет

обстоятельного монографического исследования.

Страницы: 1, 2, 3, 4, 5