студентов на Конюшенную площадь. Граф Уваров
нашел в Университете одних казенных студентов.
Вообще же впечатление кончины Пушкина на
студентов было незначительное.
Кн. ПАВЕЛ ВЯЗЕМСКИЙ. Собр. соч., 560.
Многие студенты сговорились вместе итти на
похороны Пушкина, но не знали, откуда будут
похороны, -- все полагали, что из Адмиралтейской
церкви. Оказалось, отпевание было в Конюшенной
церкви. Толпами мы бросились сперва к
Адмиралтейской, а потом к Конюшенной площади,
но здесь трудно было протолкаться через полицию,
и только некоторые счастливцы получили доступ в
церковь. Я оставался с другими на площади. На
вопрос проходящего, кого хоронят, жандарм ничего
не ответил, будочник -- что не может знать, а
квартальный надзиратель, -- что камер-юнкера
Пушкина. Долго ждали мы окончания церковной
службы; наконец, на паперти стали появляться
лица в полной мундирной форме; военных было
немного, но большое число придворных (вероятно,
по случаю того же камер-юнкерства) ; в черных
фраках были только лакеи, следовавшие перед
гробом, красным с золотом позументом; регалий и
воспоминаний из жизни поэта никаких. Гроб
вынесен был на улицу посреди пестрой толпы
мундиров и салопов, что мало соответствовало
тому чувству, которое в этот момент наполняло
наши юношеские души. Притом все это мелькнуло
перед нами только на один миг. С улицы гроб
тотчас же вынесен был в расположенные рядом с
церковью ворота в Конюшенный двор, где
находился заупокойный подвал, для принятия тела
до его отправления в Псковскую губернию. Живо
помню, как взоры наши следили в глубину ворот за
гробом, пока он не исчез, -- вот все, чем
ознаменовалось участие молодежи в погребении
русской гражданской славы!
М.-Н. Воспоминания из дальних лет. Рус. Стар.,
1881, т. 31, май, стр. 160.
Пушкин соединял в себе два единых существа:
он был великий поэт и великий либерал,
ненавистник всякой власти. Осыпанный
благодеяниями государя, он однако же до самого
конца жизни не изменился в своих правилах, а
только в последние годы стал осторожнее в
изъявлении оных. Сообразно сим двум свойствам
Пушкина, образовался и круг его приверженцев. Он
состоял из литераторов и из всех либералов нашего
общества. И те, и другие приняли живейшее, самое
пламенное участие в смерти Пушкина; собрание
посетителей при теле было необыкновенное;
отпевание намеревались делать торжественное,
многие располагали следовать за гробом до самого
места погребения в Псковской губернии; наконец,
дошли слухи, что будто в самом Пскове
предполагалось выпрячь лошадей и везти гроб
людьми, приготовив к этому жителей Пскова. --
Мудрено было решить, не относились ли все эти
почести более к Пушкину-либералу, нежели к
Пушкину-поэту. -- В сем недоумении и имея в виду
отзывы многих благомыслящих людей, что
подобное как бы народное изъявление скорби о
смерти Пушкина представляет некоторым образом
неприличную картину торжества либералов, --
высшее наблюдение признало своею обязанностью
мерами негласными устранить все почести, что и
было исполнено.
ОТЧЕТ О ДЕЙСТВИЯХ КОРПУСА
ЖАНДАРМОВ ЗА 1837 ГОД. А. С. Поляков. О
смерти Пушкина, 46.
Смерть Пушкина представляется здесь, как
несравнимая потеря страны, как общественное
бедствие. Национальное самолюбие возбуждено
тем сильнее, что враг, переживший поэта, --
иноземного происхождения. Громко кричат о том,
что было бы невыносимо, чтобы французы могли
безнаказанно убить человека, с которым исчезла
одна из самых светлых национальных слав. Эти
чувства проявились уже во время похоронных
церемоний по греческому ритуалу, которые имели
место сначала в квартире покойного, а потом на
торжественном богослужении, которое было
совершено с величайшею торжественностью в
придворной Конюшенной церкви, на котором
почли долгом присутствовать многие члены
дипломатического корпуса. Думаю, что со времени
смерти Пушкина и до перенесения его праха в
церковь в его доме перебывало до 50.000 лиц всех
состояний, многие корпорации просили о
разрешении нести останки умершего. Шел даже
вопрос о том, чтобы отпрячь лошадей траурной
колесницы и предоставить несение тела народу;
наконец, демонстрации и овации, вызванные
смертью человека, который был известен за
величайшего атеиста, достигли такой степени, что
власть, опасаясь нарушения общественного
порядка, приказала внезапно переменить место, где
должны были состояться торжественные
похороны, и перенести тело в церковь ночью.
ЛИБЕРМАН, прусский посланник при русском
дворе, в донесении своему правительству, 2 -- 14
февр. 1837 г. Щеголев, 384.
Стечение было многочисленное по улицам,
ведущим к церкви, и на Конюшенной площади; но
народ в церковь не пускали. Едва достало места и
для блестящей публики. Толпа
генералов-адъютантов, гр. Орлов, кн. Трубецкой,
гр. Строганов, Перовский, Сухозанет, Адлерберг,
Шипов и пр. Послы французский с растроганным
выражением, искренним, так что кто-то прежде,
слышав, что из знати немногие о Пушкине
пожалели, сказал: Барант и Геррера sont les seules
Russes dans tout cela (во всем этом -- единственные
русские!).
А. И. ТУРГЕНЕВ -- А. И. НЕФЕДЬЕВОЙ, 1 февр.
1837 г. П-н и его совр-ки, VI, 67.
Лицо Баранта: единственный русский -- вчера
еще, но сегодня генерал- и флигель-адъютанты.
А. И. ТУРГЕНЕВ. Из дневника. Щеголев, 271,
Австрийский посол, неаполитанский,
саксонский, баварский и все с женами и со
свитами. Чины двора, министры некоторые: между
ними -- и Уваров; смерть -- примиритель. Дамы,
красавицы и модниц множество; Хитрова -- с
дочерьми, гр. Бобринский, актеры: Каратыгин и пр.
Журналисты, авторы -- Крылов последний из
простившихся с хладным телом. Кн. Шаховской.
Молодежи множество. Служил архимандрит и
шесть священников. Рвались -- к последнему
целованию. Друзья вынесли гроб; но желавших так
много, что теснотою разорвали фрак надвое у кн.
Мещерского. Тут и Энгельгардт -- воспитатель его
в царскосельском лицее; он сказал мне:
восемнадцатый из моих умирает, т. е. из первого
выпуска лицея. Все товарищи поэта по лицею
явились. Мы на руках вынесли гроб в подвал на
другой двор; едва нас не раздавили. Площадь вся
покрыта народом, в домах и на набережных Мойки
тоже.
1837 г. П-н и его совр-ки, VI, 68.
Сегодня (1 февраля), еще прежде дуэля
назначена и в афишках объявлена была для
бенефиса Каратыгина пиэса Пушкина: "Скупой
Рыцарь, сцены из Ченстовой трагикомедии".
Каратыгин по случаю отпевания Пушкина отложил
бенефис до завтра, но пиэсы этой -- играть не будут!
-- вероятно опасаются излишнего энтузиасма...
1837 г. П-н и его совр-ки, VI, 66.
Тело Пушкина до дня похорон поставили в
склеп Конюшенной церкви, и там поклонения
продолжались. А дамы так даже ночевали в склепе,
и самой ярой из них оказалась тетушка моя Агр.
Фед. Закревская. Сидя около гроба в мягком
кресле и обливаясь горючими слезами, она
знакомила ночевавших с нею в склепе барынь с
особенными интимными чертами характера
дорогого ей человека. Поведала, что Пушкин был в
нее влюблен без памяти, что он ревновал ее ко всем
и каждому. Что еще недавно в гостях у Соловых он,
ревнуя ее за то, что она занималась с кем-то
больше, чем с ним, разозлился на нее и впустил ей
в руку свои длинные ногти так глубоко, что
показалась кровь. И тетка с гордостью показывала
любопытным барыням повыше кисти видные еще
следы глубоких царапин. А потом она еще
рассказывала, что в тот же вечер, прощаясь с нею,
Пушкин шепнул ей на ухо: Peut etre, vous ne me
reverrez gamais"//Может быть, вы никогда меня
больше не увидите (фр.) //. И точно, она его живым
больше не видала. Тетка Агр. Фед-на, рассказывая
все это во время бессонных ночей в склепе, не
сфантазировала ни слова, а говорила только всю
правду. Пушкин точно был большой поклонник
прекрасного пола, а Закревская была очень хороша
собой... Кроме того, она была бесспорно умная,
острая женщина (немного легкая на слово), но это
не мешало тому, чтоб Пушкин любил болтать с ней,
читал ей свои произведения и считал ее другом. А
он был так самолюбив, что не мог перенести, чтоб
женщина, которую он удостаивает своим
вниманием, хотя на минуту увлеклась разговором с
кем-нибудь другим.
М. Ф. КАМЕНСКАЯ. Воспоминания. Истор.
Вестн., 1894, т. 58, стр. 54.
От глубоких огорчений, от потери мужа, жена
Пушкина была больна, она просила государя
письмом дозволить Данзасу проводить тело ее
мужа до могилы, так как по случаю тяжкой
болезни она не могла исполнить этого сама.
А. АММОСОВ со слов К. К. ДАНЗАСА, 39.
Я немедленно доложил его величеству просьбу
г-жи Пушкиной, дозволить Данзасу проводить тело
в его последнее жилище. Государь отвечал, что он
сделал все, от него зависевшее, дозволил
подсудимому Данзасу остаться до сегодняшней
погребальной церемонии при теле его друга; что
дальнейшее снисхождение было бы нарушением
закона -- и следовательно невозможно; но он
прибавил, что Тургенев, давнишний друг
покойного, ни в чем не занятый в настоящее время,
может отдать этот последний долг Пушкину, и что
он уже поручил ему проводить тело.
Гр. А. X. БЕНКЕНДОРФ -- гр. Г. А.
СТРОГАНОВУ. Аммосов, 68.
2 февраля. Жуковский с письмом гр.
Бенкендорфа к гр. Строганову, -- о том, что вместо
Данзаса назначен я, в качестве старого друга,
отдать ему последний долг. Я решился принять...
На панихиду. Тут граф Строганов представил мне
жандарма; о подорожных и крестьянских
подставах. Куда еду -- еще не знаю. Заколотили
Пушкина в ящик. Вяземский положил с ним свою
перчатку.
А. И. ТУРГЕНЕВ. Из дневника. Щеголев, 272 --
273.
Донесли, что Жуковский и Вяземский
положили свои перчатки в гроб, -- и в этом видели
что-то и к кому-то враждебное.
А. И. ТУРГЕНЕВ -- Н. И. ТУРГЕНЕВУ, 28 февр.
1837г. П-н и его совр-ки, VI, 92.
3-го февраля в полночь мы отправились из
Конюшенной церкви, с телом Пушкина, в путь; я с
почтальоном в кибитке позади тела; жандармский
капитан впереди оного. Дядька покойного желал
также проводить останки своего доброго барина к
последнему его жилищу, куда недавно возил он же
и тело его матери; он стал на дрогах, кои везли
ящик с телом, и не покидал его до самой могилы.
А. И. ТУРГЕНЕВ -- А. И. НЕФЕДЬЕВОЙ, 9 февр.
1837 г. П-н и его совр-ки, VI, 71.
Старый дядька Пушкина, Никита Козлов,
находился при нем в малолетстве, потом состоял
при нем все время пребывания в псковской его
деревне, и оставался до последней минуты жизни
его. Ему же поручено было отвезти тело А. С-ча в
монастырь, где он и погреб его.
Н. И. ТАРАСЕНКО-ОТРЕШКОВ -- В. П.
ГОЛОВИНОЙ. Ист. Вестн., 1894, т. 58, стр. 778.
можно сказать, не покидал своего питомца от
колыбели до могилы. Он был, помнится, при нем и
в Москве. Не знаю, был ли при нем верный дядька
в лицее, и позже в Одессе и Бессарабии, но он был с
ним и в сельце Михайловском, и на пути его из
столицы в последний приют, в Святогорский
монастырь.
Н. В. СУШКОВ. Раут. М., 1851, стр. 8 -- 9.
(Жандармский полковник Ракеев). -- Я
препровождал... Назначен был шефом нашим
препроводить тело Пушкина. Один я, можно
сказать, и хоронил его. Человек у него был... что за
преданный был слуга! Смотреть даже было больно,
как убивался. Привязан был к покойнику, очень
привязан. Не отходил почти от гроба: ни ест, ни
пьет.
М. ИЛ. МИХАИЛОВ. Из дневника. Рус. Стар.,
1906, т. 127, стр. 391.
Жена моя возвращалась из Могилева и на одной
станции неподалеку от Петербурга увидела простую
телегу, на телеге солому, под соломой гроб,
обернутый рогожею. Три жандарма суетились на
почтовом дворе, хлопотали о том, чтобы скорее
перепрячь курьерских лошадей и скакать дальше с
гробом.
-- Что это такое? -- спросила моя жена у одного
из находившихся здесь крестьян.
-- А бог его знает что! Вишь, какой-то Пушкин
убит -- его мчат на почтовых в рогоже и соломе,
прости господи -- как собаку.
А. В. НИКИТЕНКО. Дневник, 12 февраля 1837
года. Записки и дневник, т. 1, 286.
4-го февраля. Перед гробом и мною скакал
жандармский капитан. Проехали Софию, в Гатчине
рисовались дворцы и шпиц протестанской церкви,
в Луге или прежде пил чай. Тут вошел в церковь.
На станции перед Псковом встреча с камергером
Яхонтовым, который вез письмо Мордвинова к
Пещурову, но не сказал мне о нем. Я поил его чаем
и обогнал его; приехал к 9 часам в Псков, прямо к
губернатору -- на вечеринку. Яхонтов скоро и
прислал письмо Мордвинова, которое губернатор
начал читать вслух, но дошел до высочайшего
повеления -- о невстрече -- тихо и показал только
мне -- именно тому, кому казать не должно было:
сцена хоть бы из комедии!
А. И. ТУРГЕНЕВ. Из дневника. Щеголев, 273.
Милостивый Государь Алексей Никитыч! Г.
Действ. ст. сов. Яхонтов, который доставит сие
письмо вашему превосходительству, сообщит вам
наши новости. Тело Пушкина везут в Псковскую
губернию для предания земле в имении его отца. --
Я просил г. Яхонтова передать вам по сему случаю
поручение графа Ал. Хр. (Бенкендорфа), но вместе с
тем имею честь сообщить вашему
превосходительству волю государя императора,
чтобы вы воспретили всякое особенное
изъявление, всякую встречу, одним словом, всякую
церемонию, кроме того, что обыкновенно по
нашему церковному обряду исполняется при
погребении тела дворянина. К сему не излишним
считаю, что отпевание тела уже совершено.
А. Н. МОРДВИНОВ -- А. Н. ПЕЩУРОВУ, 2
февраля 1837 г. П-н и его совр-ки, VI, 109.
5 февраля. В 1 час пополуночи отправились
сперва в Остров, за 56 верст, где исправник и
городничий нас встретили и послали с нами
чиновника далее; оттуда за пятьдесят верст к
Осиновой -- в Тригорское, где уже был в три часа
пополудни. За нами прискакал и гроб в седьмом
часу вечера; гроб оставил я на последней станции с
почтальоном и дядькой. Осипова послала, по моей
просьбе, мужиков рыть могилу; вскоре и мы туда
поехали с жандармом; зашли к архимандриту; он
дал мне описание монастыря; рыли могилу; между
тем, я осмотрел, хотя и ночью, церковь, ограду и
здания. Условились приехать на другой день и
возвратились в Тригорское. Повстречали тело на
дороге, которое скакало в монастырь. Гроб внесли
в верхнюю церковь и поставили до утра там.
Напились чаю, я уложил спать жандарма и сам
остался мыслить вслух о Пушкине с милыми
хозяйками; читал альбум со стихами Пушкина,
Языкова и проч. Дочь (Мария Ивановна Осипова)
пленяла меня: мы подружились. В 11 часов я лег
спать. На другой день
(6 февраля), в 6 часов утра, отправились мы -- я
и жандарм!! -- опять в монастырь, -- все еще рыли
могилу; моим гробокопателям помогали крестьяне
Пушкина, узнавшие, что гроб прибыл туда; мы
отслужили панихиду в церкви и вынесли на плечах
крестьян и дядьки гроб в могилу -- немногие
плакали. Я бросил горсть земли в могилу; выронил
несколько слез и возвратился в Тригорское. Там
предложили мне ехать в Михайловское, и я поехал
с милой дочерью, несмотря на желание и на
убеждение жандарма не ездить, а спешить в
обратный путь. Дорогой Марья Ивановна
объяснила мне Пушкина в деревенской жизни его,
показывала урочища, любимые сосны, два озера,
покрытых снегом, и мы вошли в домик поэта, где
он прожил свою ссылку и написал лучшие стихи
свои. Все пусто. Дворник, жена его плакали.
А. И. ТУРГЕНЕВ. Из дневника. Щеголев, 274.
Дополнено по письму А. И. Тургенева к А. И.
Нефедьевой от 9 февр. 1837 г. П-н и его совр-ки, VI,
72.
Кто бы сказал, что даже дворня (Тригорского),
такая равнодушная по отношению к другим,
плакала о нем! В Михайловском г. Тургенев был
свидетелем такого же горя.
Бар. Б. А. ВРЕВСКИЙ -- С. Л. ПУШКИНУ, 21
марта 1837 г. П-н и его совр-ки, VIII, 63.
Они (Пушкин и его мать) лежат теперь под
одним камнем, гораздо ближе друг к другу после
смерти, чем были в жизни.
АЛ. Н. ВУЛЬФ. Дневник, 21 марта 1842 г. Л.
Майков, 217.
Страницы: 1, 2, 3, 4, 5, 6, 7, 8, 9
